У меня к вам дело. Весьма важное и срочное.
— Я сейчас несколько занят, господин Цубербилер. Приходите послезавтра, а лучше через недельку.
— Но вас завтра повесят!
— У вас такое срочное дело, что вы торопитесь сильнее этих скотов?
— Срочное. Я нахожусь на императорской службе и дело связано с безопасностью государя. Вы поможете мне, а я помогу вам. Мне сказали, что вы алхимик.
Нестерус Лимбер приподнялся на локте и, открыв второй глаз, внимательно окинул графа взглядом. Цубербилер почувствовал, что с него содрали кожу.
— А еще сказали, что я съел всех свиней города. Что вам надо? Вы из сыска святой инквизиции? В кострах не хватает дров и понадобился старый Лимбер?
— Нет, свинячье копыто тебе в глотку! Старый дурак! Не выводи меня из себя, а то тебя повесят прямо сейчас. Я это обещаю.
— Ну вот, другой разговор.
— У меня есть свиток, письмо. Но то, что там написано, исчезло. А я должен знать. Вы можете мне помочь?
— Вы заплатите за меня штраф, девятьсот восемьдесят марок?
— Нет, конечно. Но я вам дам императорскую охранную грамоту. Вас пальцем не тронут, даже если вы подожжете город с четырех концов.
— С четырех? Заманчиво. Я над этим подумаю. Но… э-э-э… то бишь вам это обойдется бесплатно? — Почти. Но и вам тоже. Услуга за услугу.
— В придачу вы мне дадите еще двести марок.
— Вас завтра повесят.
— Ну а вы тогда не узнаете, что там написано. Приходите вечером ко мне домой, я к тому времени встану на ноги.
Часть шестая
54
13 июня 1241 года, полдень
Фихтенгольц подсадил кузину в карету, вскочил за ней следом, и они отправились. Строфокамилла, редко выезжавшая из своего дома, сначала была возбуждена дорогой, постоянно высовывалась из окна, подавала советы кучеру, ругала погоду, пыталась объяснить двоюродному братцу, какие ужасные существа эти мужчины и как страдают от них все честные и добропорядочные женщины. Фихтенгольц, в общем-то и без рассказов своей кузины знавший мужскую породу, не слушал ее. Он разглядывал через окно место недавнего побоища Руперта с четырьмя нападавшими. Трупов на дороге уже не было, окрестные крестьяне-крепостные давно уже опустошили их кошели и переметные сумы и, от греха и расспросов подальше, закопали окровавленные тела тут же в леске. Но два лошадиных тела, безобразно вздувшиеся на жаре, еще лежали по противоположным сторонам дороги. Строфокамилла брезгливо зажала нос рукой и спряталась поглубже в сиденье. Фихтенгольц, напротив, жадно осматривал место недавней схватки, пытаясь ухватить побольше деталей, воссоздать для себя картину боя. Вот здесь Руперт впервые услышал за спиной погоню, вот здесь обернулся, завернул коня. Тут упал его первый противник, здесь, чуть подальше, легли остальные, помятые придорожные кусты, казалось, еще хранили отпечаток бесчувственного окровавленного баронского тела.
Какой идиот организовал эту бессмысленную стычку? Кому еще понадобилось убивать фон Мюнстера? Ведь элементарная же истина, сначала узнай намерения лазутчика, потом уже расправляйся с ним. Фихтенгольц, посылая донесения хельветскому резиденту с известными ему деталями миссии Руперта (а Фихтенгольц от самого императора знал, что Руперт должен вести разведку горных троп с очевидной целью подготовки нового удара по Хельветии, но где? В каком конкретно районе?) и не помышлял о возможном покушении на барона. Слежка, выяснение явок, паролей, может быть даже арест, но убивать зачем? Ах, как неосторожно! Ведь Руперта могли убить или искалечить. Ах, Руперт, Руперт, что же ты все прешься напролом, поехал бы себе аккуратно лесочком, был бы цел и невредим.
А вот он, Фихтенгольц, смог бы так же шутя и играючи расправиться с четырьмя нападавшими? Сейчас нет, обрюзг, потяжелел. А в молодости, пожалуй, и смог бы. Нападали ведь любители, сразу видно, профессионалы не стали бы так глупо кидаться по одному — они сначала бы окружили противника, завертели ему голову, не дали бы сделать более одного выпада. Уши Треплица здесь издалека видны. Его тактика — брать числом, наваливаться сильнее, одолевать массой. Ту злосчастную кампанию, провалившийся год назад хельветский поход, точно так же и организовывали. Народу побольше, лошадей потяжелее, обозы, провиант, припасы, фураж — зачем им было столько? Необученные солдаты не могли толком передвигаться строем, ползли еле-еле, шумели, неудивительно, что хельветы успели отмобилизоваться и организованно встретить их в отрогах. А его люди бессмысленно метались под стрелами противника, не догадались, не были обучены, построиться в ответ, грянуть боевой клич, ударить сомкнутым строем на врага, смести его со склона и преследовать, преследовать. Ведь именно так Александр Великий опрокинул войско иллирийцев, загородивших ему ущелье.
И что он мог сделать? Метался между своих обезумевших солдат, ругался, умолял, самолично заколол пару беглецов, потерял ординарца и коня в схватке, сам был ранен (в руку, легко, стрела на излете ударила мимо кольчуги), увлечен наконец потоком бегущих, опомнился только уже на равнине, далеко от смертоносных хельветских стрел. Ах, как должно быть тогда ликовал фрибуржский венценосец. И он имел право на радость. А Фихтенгольц, опустошенный, грязный, с рукой на перевязи, вернулся с позором в Вену. Лучше бы он бросился тогда на меч, подобно героям древности.
Но не бросился, вернулся, валялся в ногах у императора, вымаливая прощение. И император простил. Не огласил позорной отставки, не отправил в поместье, не дал бессмысленного назначения с глаз долой. Треплица выгнали с позором и бесчестьем, а его оставили. На потеху оставили, как шута. Как живое напоминание о провале, о катастрофе. Вон он, вон он, смотрите все — это Фихтенгольц, трус и бездарность, придворный блюдолиз. Вы думаете, это император виноват? Нет, это Фихтенгольц виноват. Фихтенгольц, жалкий трус и ничтожество. Вот он ходит между нами — живой пример, как не надо служить Империи, как не надо вести войско, как нельзя командовать. И показывают в спину пальцем и корчат рожи.
Фихтенгольц возненавидел императора до боли сердечной. Ведь это все он подстроил. Не мог сам как следует дело организовать и свалил все на него. Для того и оставил при дворе, чтобы свалить. Жирный урод. Тупица. Ничтожество. Прыщ. Импотент. И когда поманил его старый друг Треплиц, пообещал денег (а деньги нужны, ох, как нужны. Этот самодовольный Зуухель каждую неделю как штык появляется под дверьми, звякает в колокольчик, нагло протягивает ладошку), заверил в полной безопасности, Фихтенгольц колебался не долго. Он покажет Арнульфишке, кто из них чего стоит.
Однако, странное дело, показать все не удавалось. Что бы ни делал Фихтенгольц, какие бы подслушанные и услышанные разговоры он ни передавал, все это, казалось,
